"Глава VII" читать
Чем усерднее Том старался сосредотачиваться на учебнике, тем упорнее разбредались его мысли, – так что, наконец, он зевнул, вздохнул и бросил книгу. Ему казалось, что полдень никогда не наступит. Неподвижный воздух точно замер. Хоть бы что шелохнулось. Это был самый сонный из всех сонных дней. Усыпительное бормотание двадцати пяти школьников убаюкивало души, точно чары, таящиеся в гудении пчел. Вдали Кардиж Гилль, залитый волнами света, поднимал свою зеленую вершину в мерцающей дымке летней мглы, отливавшей пурпуром; несколько птиц скользили в высоте на усталых крыльях; никаких других живых существ не было видно, кроме козлов, да и те спали.
Сердце Тома томилось жаждой свободы или хоть какого-нибудь развлечения, которое помогло бы ему скоротать это скучное время. Случайно он опустил руку в карман, и лицо его озарилось благодарностью, равной молитве, хотя он и не знал этого. Он потихоньку вытащил пистонную коробочку и выпустил клеща на стол. Эта крошечная тварь, вероятно, тоже переполнилась в этот момент молитвенной благодарностью, которая, однако, оказалась преждевременной, так как лишь только она поползла в одну сторону, Том булавкой повернул ее в другую.
Рядом с Томом сидел его закадычный друг, так же изнывавший от тоски и так же глубоко и благодарно обрадованный развлечением. Этот закадычный друг был Джо Гарпер. Всю неделю они дружили, а по воскресеньям становились во главе враждебных армий. Джо достал булавку из-за обшлага куртки и принял участие в возне с пленником. Забава с каждой минутой становилась интереснее. Вскоре Том нашел, что они мешают друг другу, так что ни один не пользуется клещом всласть. Поэтому он взял грифельную доску Джо и провел посередине ее черту сверху донизу.
– Вот, – сказал он, – пока клещ будет на твоей половине, ты гоняй его, сколько хочешь, а я не буду трогать; а если он удерет на мою половину, ты должен оставить его в покое, пока я не упущу его за черту.
– Ладно, начинай.
Клещ вскоре удрал от Тома и переполз через экватор. Джо дразнил его, пока он не улизнул обратно. Поле действия менялось, таким образом, довольно часто. Пока один мальчик с захватывающим увлечением возился с клещом, другой следил за возней с неменьшим интересом, головы обоих склонились над доской; они забыли обо всем на свете. Наконец счастье, по-видимому, перешло на сторону Джо. Клещ пробовал и так и сяк, менял направление, волнуясь и возбуждаясь не меньше, чем сами мальчики, но всякий раз, как победа была уже, так сказать, в его руках, и пальцы Тома начали шевелиться, булавка Джо проворно загораживала ему путь и направляла его обратно. Том, наконец, не вытерпел. Искушение было слишком велико. Он протянул булавку и помог клещу. Джо моментально взбесился.
– Том, оставь его в покое!
– Я только чуть-чуть погоняю его, Джо.
– Нет, сэр, это нечестно. Сейчас оставь его.
– Пустяки, я только немножко пошевелю.
– Оставь его, говорят тебе.
– Не хочу.
– Ты должен, – он на моей стороне.
– Послушай, Джо Гарпер, чей это клещ?
– Мне нет дела до того, чей клещ, – он на моей стороне и ты его трогать не будешь.
– А вот же буду. Клещ мой, и я буду делать с ним, что хочу!
Здоровенный тумак обрушился на спину Тома, такой же на спину Джо, и в течение двух минут пыль летела из обеих курток, к восторгу всей школы. Мальчики так увлеклись, что не заметили внезапно наступившей тишины, когда учитель подкрался к ним на цыпочках и остановился над ними. Он довольно долго смотрел на представление, а затем и со своей стороны внес в него некоторое разнообразие.
Когда наступил полуденный перерыв, Том полетел к Бекки Татчер и шепнул ей на ухо:
– Наденьте шляпку и сделайте вид, будто идете домой, а когда свернете за угол, то отстаньте от других и вернитесь назад переулком. Я пойду другой дорогой, обгоню их и вернусь тем же путем.
Она пошла в одной группе учеников, он – в другой. Немного погодя они встретились в конце переулка, и когда вернулись в школу, в ней не было ни души. Они уселись, положив перед собой грифельную доску. Том дал Бекки грифель и водил ее руку – и таким образом они воздвигли другой удивительный дом. Когда же увлечение искусством стало остывать, принялись разговаривать. Том утопал в блаженстве. Он спросил:
– Вы любите крыс?
– Терпеть не могу.
– Ну да, живых – я тоже. Но я говорю о дохлых, которых можно привязать на веревочку и махать ими вокруг головы.
– Нет, крысы вообще мне не нравятся. Вот жевать резину – это я люблю.
– О, и я тоже. Жаль, что у меня нет ни кусочка!
– Хотите? У меня есть немножко. Я дам вам пожевать, но потом вы мне отдайте.
Это было очень приятно, и они жевали по очереди, болтая ногами от избытка удовольствия.
– Бывали вы в цирке? – спросил Том.
– Да, и папа обещал сводить меня еще раз, если я буду умницей.
– Я был в цирке три или четыре раза – множество раз. Церковь ничего не стоит перед цирком. В цирке все время представляют разные штуки. Когда я буду большой, то поступлю в клоуны.
– О, в самом деле? Это будет очень мило. Они такие пестрые.
– Да. И кроме того, они загребают кучу денег. Бен Роджерс говорил, по доллару в день. Послушайте, Бекки, а были вы когда-нибудь обручены?
– Что это такое?
– Ну, обручены, чтобы выйти замуж.
– Нет.
– Хотите?
– Пожалуй. Не знаю. На что оно похоже?
– На что? Да ни на что не похоже. Просто вы говорите мальчику, что вы будете его всегда, всегда, всегда, а потом поцелуетесь с ним, и все тут. Всякий может сделать это.
– Поцелуемся? Зачем же целоваться?
– Так уж, знаете, полагается – всегда так делают.
– Все?
– Ну да, все, которые влюблены друг в друга. Вы помните, что я написал на доске?
– Д-да!
– Что же?
– Не скажу.
– Хотите, я вам скажу?
– Д-да – только в другой раз.
– Нет, теперь.
– Нет, не теперь, – завтра.
– О, нет, теперь, пожалуйста, Бекки. Я вам на ушко скажу, тихонько-тихонько.
Бекки колебалась, Том принял ее молчание за знак согласия и, обвив рукой ее талию, нежно прошептал ей на ушко заветные слова. Затем он прибавил:
– Теперь и вы мне шепните то же самое.
Сначала она отнекивалась, потом сказала:
– Только вы отверните лицо, чтобы не видеть, тогда я скажу. Но вы не должны никому рассказывать – обещаете, Том? Не рассказывать никому, обещаете?
– Никому, честное, честное слово. Ну, Бекки.
Он отвернул лицо. Она робко наклонилась к нему, так близко, что ее дыхание шевельнуло его кудри, и прошептала:
– Я люблю вас.
Затем она вскочила со скамьи и бегала от Тома вокруг столов и скамеек, пока не забилась в уголок, закрыв лицо своим белым передничком. Том обвил руками ее шейку и принялся уговаривать.
– Теперь, Бекки, все сделано – остается только поцеловаться. Ты не бойся – это ничего. Пожалуйста, Бекки.
Он стал отнимать от ее лица руки и передник.
Мало-помалу она уступила и опустила руки; личико ее, разгоревшееся от борьбы, выглянуло и покорилось. Том поцеловал ее в алые губки и сказал:
– Теперь все, Бекки. Но знаешь, после этого ты уже не должна любить никого другого и не выходить замуж ни за кого другого – никогда, никогда, навеки. Хорошо?
– Да, я никогда не буду любить никого, кроме тебя, Том, и никогда не выйду замуж ни за кого другого, и ты тоже ни на ком не женишься, кроме меня, правда?
– Конечно. Разумеется. Это уж само собой. И когда идем в школу или домой, ты всегда должна ходить со мной, если за нами не подсматривают – а в играх ты выбирай меня, а я буду выбирать тебя; так уж всегда делают, те, которые обручились.
– Ах, как славно! А я и не знала об этом.
– Еще как славно-то. Мы с Эми Лауренс…
Большие глаза сказали Тому о его оплошности, он запнулся, сконфузился.
– О, Том! Значит, я не первая, с которой ты обручился?
Девочка заплакала, Том сказал:
– О, Бекки, не плачь. Я ее больше и знать не хочу.
– Неправда, Том, – ты сам знаешь, что неправда.
Том попытался обнять ее, но она оттолкнула его, повернулась лицом к стене и продолжала плакать. Том снова попытался, говоря разные ласковые слова, и снова получил отпор. Тогда его гордость проснулась, он отошел и вышел из комнаты. Он постоял на улице, расстроенный и взволнованный, время от времени заглядывая в дверь, в надежде, что она раскается и подойдет к нему. Но она не двигалась. Тут ему сделалось совсем грустно и стало казаться, что он неправ. В нем происходила жестокая борьба, но он пересилил свой гонор и вошел в комнату. Бекки все еще стояла в углу, лицом к стене, и всхлипывала. У Тома защемило сердце. Он подошел к ней и постоял с минуту, не зная, как взяться за дело. Потом нерешительно сказал:
– Бекки, я… я никого не люблю, кроме тебя.
Никакого ответа – только рыдания.
– Бекки (умоляющим тоном).
– Бекки, скажи хоть словечко.
Рыдания усилились.
Том достал из кармана свою лучшую драгоценность, медную кнопку от каминной решетки, просунул так, чтобы она могла ее видеть, и сказал:
– Пожалуйста, Бекки, возьми ее себе.
Она швырнула ее на пол. Тогда Том вышел из комнаты и пошел, куда глаза глядят, решив не возвращаться сегодня в школу. Бекки догадалась, в чем дело. Она подбежала к двери; его не было видно; выбежала на рекреационный двор: его и там не было. Тогда она позвала:
– Том! Вернись, Том!
Она прислушалась, но ответа не было. Ее окружали тишина и безмолвие. Тут она села и снова расплакалась, и упрекала себя, а тем временем стали собираться школьники, и ей пришлось скрывать свою грусть, унимать свое разбитое сердце и нести крест свой в течение долгого томительного дня, не имея среди этих чужих близкой души, с которой бы можно было поделиться своим горем…
