"Почему С.С. Пивораки переменил фамилию" читать
В это очаровательное утро Степан Степаныч Пивораки решил совместить сразу два удовольствия. Он решил побриться, наслаждаясь в то же время живописным видом на Москву-реку. Придвинул к самому окну столик с бритвенными принадлежностями и принялся, мурлыча под нос весёлую песенку, тщательно намыливать себе щёки.
А мы пока что расскажем о нашем новом знакомом.
По странному совпадению обстоятельств, его фамилия полностью соответствовала одной из двух его слабостей: он любил хлебнуть кружечку-другую пивка и закусить их аппетитными, чуть солоноватыми варёными раками.
Второй его слабостью была излишняя словоохотливость. Из-за своей болтливости Степан Степаныч, человек, вообще говоря, неглупый и начитанный, нередко становился в тягость даже самым близким друзьям.
За всем этим он был превосходным человеком и большим мастером своего дела. Он был лекальщик.
Закончив намыливать щёки, Степан Степаныч взял в руку бритву, поправил её маленечко на ладони и принялся с необыкновенной лёгкостью и сноровкой бриться. Побрившись, он с наслаждением обрызгал себя из пульверизатора цветочным одеколоном «Магнолия» и начал вытирать бритву, когда вдруг неожиданно рядом с ним, неизвестно каким путём, возник старичок в канотье и расшитых золотом и серебром нежно-розовых сафьяновых туфлях с причудливо загнутыми носками.
— Ты брадобрей? — сурово спросил старичок у изрядно опешившего Степана Степаныча.
— Во-первых, — вежливо отвечал ему Пивораки, — я попросил бы вас не тыкать, А во-вторых, вы, очевидно, хотели сказать «парикмахер»? Нет, я не профессионал-парикмахер. Хотя, с другой стороны, я могу сказать про себя, что да, я парикмахер, потому что, не будучи парикмахером, или, как вы выразились «брадобреем», я могу всё же заткнуть за пояс любого парикмахера-профессионала, или, как вы старомодно выразились «брадобрея», пли, что то же самое, цирюльника, тогда как ни один парикмахер не может заткнуть за пояс меня. А почему? А потому что, в то время как парикмахер-профессионал, или как вы выразились, «бра».
Старик очень невежливо перебил разболтавшегося Пивораки.
— Сумеешь ли ты, о не в меру многословный брадобрей, отлично, ни разу не порезав, побрить отрока, которому ты не достоин даже целовать пыль под его стопами?
— Я бы вторично просил вас не тыкать, — сказал Пивораки. — Что же касается существа затронутого вами вопроса, то.
Он хотел было продолжать свою речь, но старик молча собрал все бритвенные принадлежности, схватил за шиворот не перестававшего ораторствовать Степана Степаныча и, не говоря худого слова, вылетел с ним через окошко в неизвестном направлении.
Вскоре они через окошко же влетели в знакомую нам комнату, где пригорюнившись сидел на кровати Волька Костыльков, изредка со стоном поглядывал в зеркало на вновь обраставшую бородой физиономию.
— Счастье и удача сопутствуют тебе во всех твоих начинаниях, о юный мой повелитель! — торжественно провозгласил Хоттабыч, не выпуская из рук пытавшегося вырваться Степана Степаныча. — Я совсем было отчаялся найти тебе брадобрея, когда увидел сего не в меру болтливого мужа, и я его захватил к тебе, под благословенный кров твоего дома, и вот он перед тобой со всем, что необходимо для бритья. А теперь, — обратился он к Пивораки, вытаращившему глаза на бородатого мальчика, — разложи, как это подобает, твои инструменты и побрей этого достойного отрока, так, чтобы его щёки стали гладкими, как у юной девы.
— Я попросил бы вас не тыкать, — повторил Пивораки, но прекратил сопротивление.
Бритва заблестела в его умелой руке, и в несколько минут Волька был побрит на славу.
— А теперь, — сказал старик, — сложи свои инструменты. Завтра рано утром я за тобой вновь прилечу, и ты снова побреешь этого отрока.
— Завтра я не могу, — устало возразил Пивораки. — Завтра я работаю в утренней смене.
— Меня это не касается! — сурово отозвался Хоттабыч.
Наступило тяжёлое молчание. Потом Степана Степаныча озарило.
— А почему бы вам не попробовать «таро»? Прекрасное средство.
— Это такой порошок? — вмешался Волька, который до этого времени молчал как убитый. — Кажется это такой серенький, такой порошочек. Я где-то о нём слышал или читал.
— Вот именно, порошочек! Серенький такой! — обрадовался Пивораки. — Производится в Грузии. Прекрасная солнечная страна. Лично я просто без ума от Грузии. Изъездил её во время отпуска вдоль и поперёк. Сухуми, Тбилиси, Кутаиси. Нет лучшего места для отдыха! От души советую вам на основании собственного опыта обязательно побывать в. Простите, я несколько отклонился от темы. Так вот, насчёт таро. Стоит развести этот порошок в кашицу, смазать ею щёки, и самая густая борода сразу сходит без остатка. Правда, через некоторое время она снова вырастает.
— У моего юного друга она больше не вырастет, — остановил его Хоттабыч.
— Вы уверены? — удивился Пивораки.
Хоттабыч высокомерно промолчал. Он считал ниже своего достоинства посвящать в свои дела низкородного брадобрея.
Не более чем минутой позже в городе Тбилиси, в раздевалке одной из местных бань, был замечен старичок в старомодной соломенной шляпе канотье, просторном парусиновом костюме и розовых, расшитых золотом и серебром сафьяновых туфлях с высоко загнутыми носками.
Не раздеваясь, он проник в моечное отделение. Здесь ему в нос ударил запах серы, в чём не было ничего удивительного, ибо это были знаменитые тбилисские серные бани. Зато человек, вошедший одетым в переполненное паром моечное отделение, не мог не вызвать удивления.
Провожаемый любопытными взглядами, он невозмутимо проследовал к разбитному банщику, который с редким трудолюбием мылил покорно склонённую голову пожилого гражданина с пышными седыми усами. Остановившись в нескольких шагах от этого банщика — его звали Вано, — старичок с величавой медлительностью снял с себя парусиновый пиджак.
— Генацвале, — благожелательно промолвил Вано, — у нас раздеваются в раздевалке. Здесь моются.
Старичок снисходительно усмехнулся. Он и не собирался мыться. Просто ему было несколько жарковато в пиджаке.
— Подойди ко мне! — приказал он Вано и стал томно обмахиваться шляпой. — Только поторапливайся, если тебе дорога жизнь.
Банщик миролюбиво ухмыльнулся:
— Генацвале, в такое прекрасное утро особенно ценишь жизнь. Сейчас я буду к твоим услугам.
Он окатил водой намыленную голову седоусого клиента, шепнул ему на ухо несколько слов, и тот понимающе кивнул головой.
— Слушаю тебя, отец, — сказал Вано, приближаясь к старичку.
Тот строго спросил его:
— Скажи мне без утайки, о банщик, точно ли это те самые прославленные тбилисские бани, о которых я слышал столь много достойного удивления?
— Они самые, Генацвале, — горделиво приосанился Вано. — Весь мир объедешь, другой такой бани, как наша, не найдёшь. Значит, ты, я так понимаю, нездешний?
Но старичок надменно пропустил этот вопрос мимо ушей.
— А если это те самые бани, которые я искал, то почему я не вижу той поистине волшебной мази, от которой, как говорят люди сведущие и доверия достойные, человеческие волосы выпадают без остатка?
— Ах вот в чём дело! — обрадовался Вано. — Тебе нужно «таро»? Так бы ты сразу и сказал, Генацвале.
— Хорошо, — сказал старичок, — если это называется «таро», то принеси «таро». Только не медли, если тебе.
— Знаю, знаю: если мне дорога жизнь. Бегу, бегу!
Немало пришлось этому бывалому банщику сталкиваться на своём веку с разными чудаками, и он знал, что самое умное — это не пускаться с ними в пререкания.
Он вернулся с глиняной мисочкой, наполненной порошком, похожим на золу.
— Вот, — сказал он, запыхавшись, и вручил старичку мисочку. — Весь свет обойдёшь, такого замечательного «таро» не найти. Слово мойщика!
Лицо старичка потемнело от гнева.
— Ты смеёшься надо мною, о презреннейший из банщиков! — проговорил он тихим, но очень страшным голосом. — Обещал принести чудесной мази, а норовишь, словно плут на базаре, вручить мне дрянную плошку с каким-то невзрачным порошком цвета хворой мыши!
И старичок с такой силой фыркнул, что всё содержимое плошки тучей взвилось в воздух и осело на его волосах, бровях, усах и бороде. Он был, однако, так разъярён, что даже не счёл нужным отряхнуться.
— Напрасно сердишься, Генацвале, — рассмеялся банщик. — Нужно разбавить этот порошок водой, и получится как раз та самая мазь.
Старичок понял, что зря раскричался, и ему стало совестно.
— Жарко! — пробормотал он смущённо. — Пусть прекратится вокруг меня эта томительная жара! — И совсем тихо добавил: — А покуда промокнет моя борода, пусть вся моя волшебная сила останется в пальцах. Итак, пусть прекратится вокруг меня эта томительная жара!
— Вот это уж от меня никак не зависит, — развёл руками Вано.
— Это от меня зависит, — спесиво процедил сквозь зубы Хоттабыч (ну конечно же, это был он) и щёлкнул пальцами левой руки.
В ту же секунду банщик и усатый клиент, терпеливо дожидавшийся его услуг, в один голос ахнули. Да и как тут было не ахнуть! От удивительного старичка неожиданно повеяло ледяным холодом, мокрый пол вокруг него покрылся тоненькой ледяной корочкой, а облака горячего пара из всего моечного помещения устремились в полюс холода, образовавшийся над головой Хоттабыча, сгустились в дождевые тучи и пролились на него реденьким дождиком.
— Вот сейчас совсем другое дело, — удовлетворённо заметил он. — Ничто так не освежает в знойную пору, как дождь!
Понежившись минуты две под таким естественным и в то же время сверхъестественным душем, он щёлкнул пальцами правой руки. Сразу прекратился поток холодного воздуха, растаял ледок вокруг старичка. Горячий пар снова, клубясь, заполнил всё помещение.
— Итак, — сказал Хоттабыч, наслаждаясь впечатлением, которое произвели на окружающих столь резко континентальные изменения температуры, — итак, вернёмся к «таро». Я склонен верить тебе, что с примесью воды оно действительно даёт ту самую мазь, ради которой я сюда прибыл. Прикати же мне сейчас же бочку этого самого чудодейственного зелья, ибо время моё ограничено.
— Бочку?!
— Даже две.
— Помилуй, Генацвале! Одной плошки за глаза хватило бы для самой густой бороды!
— Хорошо, — сказал Хоттабыч, — принеси пять плошек.
— Одну минуточку, Генацвале! — воспрянул духом Вано, скрылся в соседнем помещении и тут же выскочил из него с толстой боржомной бутылкой, аккуратно заткнутой пробкой. — Вот здесь по крайней мере двадцать порций. Счастливого пути.
— Смотри же, о банщик, я никому не пожелал бы оказаться на твоём месте, если ты ввёл меня в заблуждение.
— Что ты, что ты, Генацвале! — замахал руками Вано. — Разве я осмелился бы обманывать такого почтенного старца, как ты! Да я бы никог.
Он прервал свою речь на полуслове да так и застыл с раскрытым ртом: удивительный скандальный старикашка вдруг исчез, как бы растаяв в воздухе.
Ровно минутой позже лысый, безбровый, безусый и безбородый старичок в канотье, парусиновом костюме и розовых туфлях с загнутыми носками дотронулся до плеча Вольки Костылькова, который задумчиво уписывал за обе щеки огромный кусок пирога с вареньем.
Волька обернулся, глянул на него и от удивления чуть не подавился пирогом.
— Хоттабыч, миленький, что с тобою стало? Хоттабыч посмотрел в зеркало, висевшее на стене, и натужно рассмеялся:
— Что и говорить. Было бы чрезмерным преувеличением сказать, что я похорошел! Считай, что я наказан за свою недоверчивость, и ты не ошибёшься. Я фыркнул, когда там, в столь далёкой от нас бане, мне добросердечно преподнесли плошку с порошком «таро». Весь порошок осел у меня на бровях, усах и бороде. Дождик, который я вызвал на себя в этих на весь мир справедливо прославленных банях, превратил этот порошок в кашицу, а дождь, в который я попал на обратном пути в Москву, смыл с меня эту кашицу вместе с бородой, усами и бровями. Но не беспокойся о моей внешности и лучше займёмся твоей. — И он отсыпал на блюдце порцию «таро» из боржомной бутылки.
Когда с Волькиной бородой и усами было покончено, Хоттабыч щёлкнул пальцами левой руки и снова обрёл свой прежний вид.
На этот раз он погляделся в зеркало с подлинным удовлетворением, с наслаждением поутюжил обеими руками вновь обретённую бороду, молодецки закрутил усы, провёл ладонью по волосам, пригладил брови и облегчённо вздохнул:
— Ну вот. Теперь и у тебя и у меня лица снова в добром порядке.
Что же касается Степана Степаныча Пивораки, который больше уже не появится на страницах нашей глубоко правдивой повести, то доподлинно известно, что он после описанных выше злоключений совершенно изменился.
Давно ли его знакомые так страдали от его болтливости, что каждого болтуна называли «Пивораки»? Сейчас же он стал скуп на слова и каждое из них так тщательно взвешивает, что беседовать с ним и слушать его выступления на собраниях стало истинным удовольствием.
А так как он убеждён, что история с бородатым мальчиком ему примерещилась под влиянием излишне выпитого пива, то он начисто перестал потреблять спиртные напитки. Говорят, что он даже сменил свою фамилию на новую и что теперь его фамилия. Ессентуки, Степан Степанович Ессентуки.
Подумать только, как повлияла на человека эта история!
